Этот год был моим первым большим путешествием по провинциальным театрам: премьеры, фестивали. Много… самых разных. Под занавес я получил приглашение от «Вологодского Театра драмы» прочитать лекцию по театральной антропологии: «Спектакль: тело, вовлечённое в переживание».
Понятно, что артисты и режиссёр готовятся к спектаклю, но как готовится к спектаклю зритель? Какие биологические механизмы человека приводит в движение сначала драматург, потом режиссёр. Как работать с ними? Об этом моя лекция по театральной антропологии.
Мне позвонил главный режиссёр театра Владимир Витальевич Гранов. И попросил посмотреть три спектакля, сделать разбор, анализ. И добавил: если можно не комплиментарно, буду рад личному знакомству.
Спустя месяц за окном за окном замелькали едва заснеженные поля, а после величественные картины русского Севера. Снег то присыпал, то таял, иногда на земле, а иногда таял в воздухе. Вологда прекрасный русский город. Спокойный, добрый, дружелюбный.
Дом актера. Зал полон. Я рассказываю о действии разнонаправленных аффектов в родовом канале роженицы и в момент кульминации трагедии, то есть во время прохождения плода по родовому каналу. И еще об эмоциональном лифте, о механизме адаптации, оцепенении, инстинкте свободы. Цитирую Бехтерева, Павлова. Оказывается, что эволюция и вся жизнь человека есть подготовка к тому самому потрясающему спектаклю, который зритель увидит сегодня вечером в театре. Аристотель в поэтике писал, что драматург- это терапевт. Значит и режиссер тоже.
Вечером на спектакль. Шикарный современный театр, буфет, фойе, ложи блещут, огромное зеркало сцены. А что в программке? «На всякого мудреца довольно простоты» Островского, в постановке Владимира Гранова. Беру в руки программку… «Комедия в стиле танго». Я сразу же вспомнил мой визит в Буэнос Айрес. Пары, танцующие на улицах, мою выжженную загаром до кости спину, кафешки, самую широкую улицу в мире и впечатляющий католическим пафосом, знаменитый город мёртвых. При чём тут латинские танцы и Островский, как это соединилось в голове у постановщика?
Занавес. Впечатляющие декорации. В один из моментов спектакля актёры закружили «в ритме танго», скоро музыка смолкла и танец переплавился в строгие, построенные исключительно на диалоге и актёрском действии пластические сцены, где каждый из героев обрёл свой неповторимый характер, выраженный в движении. В подвижной конструкции образа.
Пластика актёра, стала продолжением характера, рисунок мизансцены продолжением смысла её основного конфликта. Как говорил Станиславский: если закрыть зеркало сцены непроницаемым стеклом, то…
История должна читаться. Дело не в том, чтобы она только читалась, она должна волновать, пробуждать живую эмоцию в зрителе.
Егор Дмитриевич Глумов - молодой дворянин из обедневшей семьи пытается пробиться в высшее общество. Он талантлив, умён, образован, хорош собой и не гнушается ничем для карьеры. Знакомая история, не правда ли?
Вспомнил забавный случай из собственной жизни. Служил срочную службу в Таллине на погранзаставе. Вдруг приезжает товарищ. Послушай, говорит, у тебя в группе (МГПИ) есть девчонка, Ирочка, ты рассказывал, у неё отец дипломат, в МГИМО преподаёт. Можешь познакомить? Дать телефончик.
Зачем, спрашиваю, Витя? Витька спортсмен, конькобежец, красавец! Простой на вид такой советский парень из советского фильма о прекрасном, простодушном советском человеке.
Он мне говорит: я на ней женюсь, поступлю в МГИМО. А там в Америку. Или послом в Австралию.
Закончил мой друг свою блистательную жизнь поваром. Спился.
Хороший спектакль пробуждает ассоциации, играет с памятью зрителя. Я давно и навсегда забыл об этой истории, но вдруг вспомнил.
Спектакль меня с первых минут захватил конфликтами и смыслом, логикой и чувствами. Ещё бы! Великий Островский! Но ещё гипнотикой танго, движения, актёрского пластического перевоплощения в образ… на это и делалась ставка. Встроенные в меня биологические механизмы заработали на всех парах. Гипноз -это один из них. Мастерство режиссёра я вполне оценил. Вот для этого и нужно было ТАНГО, чтобы увести от реальности, но так, чтобы не потерять реальность. Японские учёные обнаружили, что танец является частью свадебного ритуала певчих птиц, люди подсмотрели свои танцы в природе, где механизм гипноза тотален. Мастерство режиссёра я оцениваю, в том числе, как мастерство гипнотизера.
Вспышки танго. Только вспышки. Режиссёр плавно перешёл к драматическим конфликтам, при этом не потерял свой фирменный «ТАНГОСТИЛЬ». Движение, пластика стали исповедью, ложью, подлостью, любовью, то есть рассказчиками истории, и к моей радости не превратили спектакль в нечто совершенно иное, третье, отдельное от пьесы, её конфликтов и содержания.
Недавно был на московской премьере. Перед зрителями выступил знаменитый режиссёр: «Наш спектакль не имеет отношения к пьесе. Это сочинение. Нечто третье». Так и сказал. Я не осуждаю. Театр абсолютно живое искусство, в сложные времена театр, в конвульсиях и эстетических галлюцинациях, перерождается, ищет новые стили, выразительные возможности. Единственный способ его выживания - абсолютная свобода. Да, это не мой это театр, где убивают пьесу, но я не осуждаю. Я имею право уйти в антракте. Свобода художника предполагает свободу зрителя. Без взаимных обид.
Поиск Грановым яркой театральной формы не привел, к моей радости, к уничтожению заложенный автором смыслов. Режиссёр очень уверенно, используя классический инструментарий, повёл за собой артистов и зрителя к сути. Через психологию образа, сквозь человеческое нутро.
Я люблю Актерский Театр. Прихожу в театр насладиться ролью.
На сцене прекрасные театральные артисты. Труппа сильная, все артисты на своих местах, играют комедию с азартом, кайфуют, вбрасывают в зал максимум актерского счастья и свободы, мастерства. В главных ролях Александр Андреев, Василий Воронков, Марианна Витавская, Нина Скрябкова. И другие не менее прекрасные артисты.
История, разыгранная на сцене парадоксальна. Ложь и подлость, желание «выйти в люди» становятся прологом к откровению, самопознанию. Вдруг общество видит себя в истинном свете… мелкие душонки, прагматики, лицемеры. Актуальность Островского пугает. Всякое общество в развитии переживает две стадии. 1. Борьба за выживание. 2. Развитие способностей. Если пьесы Островского актуальны, мы в первой фазе. Это происходит, увы, в 21 веке!!! Сегодня все комедии Островского это, безусловно, трагедии.
Спектакль идёт на одном дыхании. Вдруг к середине первого акта я понимаю, что мне не хватает изменения в найденной парадоксальной художественной форме. Может надо было несколько раз за спектакль полностью отказаться от «ТАНГОСТИЛЯ», сбросить его, неожиданно войти в традицию, абсолютную естественность. Можно воспользоваться экфрасисом, отвлечь зрителя на иное, дать отдохнуть от стиля. Экфрасис придумали греки в устном нарративе, но он с огромным успехом перекочевал в режиссуру. Это то, что Горький называл площадкой. Поднимаемся по лестнице… площадка. Необходимо перевести дух, отвлечься. Отдохнуть от художественного открытия.
Не случившаяся игра с формой не стала большим препятствием для моего зрительского восприятия, но я несколько раз возвращался к этой мысли.
Между тем Гранов виртуозно занимается смыслом спектакля, развивая конфликты, играя то с актёром, то со зрителем. В спектакле получилось соединить традицию и авангардный поиск, эксперимент. Это задача не из простых.
Глумов терпит поражение, как только ставит на ловкость и расчёт, как только теряет веру в себя. Он уверен, что дела идут блестяще, на самом деле несётся вниз по наклонной. Прошло несколько недель, я думаю о спектакле, о герое, о стране, образах, вспоминаю актёрские работы. Это ли не признак качества спектакля.
Выхожу из театра. Холодно. Зима всё ближе. Снег. Но уже не тает.
За три дня я должен посмотреть три спектакля.
Следующим днем я наслаждаюсь вологодским Кремлем, ранней зимой, прогуливаюсь рядом со знаменитым Софийским собором, построенным по приказу Ивана Грозного. Кстати, собор неправильно ориентирован по сторонам света. Вологда вторая, после Александровской слободы, столица опричнины.
Вечером в театре драмы «Маскарад» Лермонтова, в постановке главного режиссёра.
О, сколько «Маскарадов» дивных и вовсе не дивных я пересмотрел за свою жизнь! В основном, увы, не дивных, не стану этого скрывать. Средние постановки страдают пересказом великой театральной поэмы. Некоторые убиты бутафорией позапрошлого века, театральными возможностями пьесы, то есть в данном случае бутафорией театральной. И всё здесь случается на сцене… и русская история, и великое русское слово, и высший класс, и офицерство, и эполеты, и блестящие пуговицы, и дамы в нарядах, поклоны и балы, свечи и канделябры. Но это всё мертво без сути, смысла проживания пьесы. Всего лишь материальная среда. Мало кому удается извлечь из пьесы заложенную в неё автором СВЕХЭМОЦИЮ. ОЖОГ от снисхождения героя в ад кромешный, в кипящее масло. Боль душевная она сильнее, страшнее, чем физическая. И сложность в постановке «Маскарада» состоит именно в том, чтобы вовлечь зрителя в эволюцию самоуничтожения человека. Это очень сложная режиссёрская задача.
Любящий уничтожает любимую подозрительностью, мстительностью, злокачественной паранойей, уводит её в экзистенциальный ад, убивает жертву, отрезая и отъедая от ее души по маленькому кусочку. Иван Грозный, как гласит легенда, ставил опричников в колонну. От жертвы отрезали по маленькому кусочку плоти. Тот, кто по неосторожности убивал жертву, становился жертвой истязания. За всем этим великолепием приёмов, балов и усадебной жизни стоит «пытошная». Герой пытает, убивает и уходит в ад вслед за жертвой. Но его ад страшнее потому, что он палач. А жертва невиновна.
Эту историю невозможно сочинить, ее можно только пережить в жизни, а потом написать. Впрочем, гений может не проживать, но представить. Экзистенциализм задолго до Сартра, Камю, Кафки был открыт Достоевским в России. Лермонтовский «Маскарад» был прологом к описанию человеческого ада и человеческого подвала у Достоевского.
Вот он ад в самом человеке. Он пульсирует, открывая врата для тех, кого палач более всех любит и даже обожает.
С этими мыслями я шёл на спектакль. Занавес - впечатляющая декорация Александра Дубровина (он же художник «На всякого мудреца»). На сцене лестница в небо. Или это трап самолета, раскрашенный по бокам косым бубновым крестом. Декорация живёт, она пульсирует и переворачивает нарратив, уводит в театральность, не разрушая реальность восприятия происходящего. Я не стану живописать и давать оценки тому, что я увидел на сцене.
В своей работе «Театр как эшафот» теоретик театра Евреинов точно показал суть театра. Излечение собственной души через страдание воображаемого другого. Плаха. Не та, что на площади в средневековом городе, а та, что на территории святого искусства.
Артисты играют очень заразительно. Арбенин - Максим Юлин, Нина - Виктория Хмелевская. Звездич - Александр Андреев. Схождение в ад показано, как подъём на эшафот. Не сверху вниз в ад, но снизу вверх на эшафот.
Скажу главное, что снисхождение Арбенина в ад… обожгло меня. Артистам и режиссёру удался этот самый адский ожог, ибо невозможно оказаться в котле с кипящим маслом и не обжечься. Самое большое достижение этого спектакля, это адский ожог всем телом, всей кожей. Это не катарсическая трагедия, эта трагедия --удушение прекрасного и живого и последующая за смертью, трагедия окончательной смерти человеческой души. Очень непростая пьеса.
В этом и состоит суть профессии режиссёра, чтобы вести зрителя к трансформации. Эта простая аксиома в наше время становится самой важной. Не самовыражаться любым способом, не оригинальничать, а вызвать ожог. У Гранова получилось. В финале спектакля эту тьму, этот ад каждый легко может примерить на себя. Этот ад разножанровый, он предполагает разнообразие жизненных ситуаций, могут быть и просто схожие.
Финал спектакля - это обращение зрителя к самому себе.
Где твой ад, где казненные тобой?
Я упускаю многие детали и не хочу заниматься описательством, увиденного на сцене. Смысл важнее. Я противник того, чтобы подробнейше разбирать спектакль в присутствии труппы, публично. Что-то я оставил для разговора с режиссером тет-а-тет.
Заканчивая свои путевые театральные заметки скажу, что был еще и третий спектакль (не в постановке главного режиссёра), который я посмотрел. Но что-то в первом акте пошло не так, писать о нём не стану.
Люк Бессон как-то написал: русские потеряли свой кинематограф. Это страшная правда. А театр жив. Театр по своей природе неуничтожим. Ещё потому, что можно вернуться к репетициям и исправить то, что не получилось, выправить вывихнутый сустав. В этом невероятная мощь и кошачья, сверхъестественная, выживаемость театра. Я обязательно вернусь и досмотрю третий спектакль. Режиссёр спектакля, Сергей Закутин, очень талантливый человек.
На спектакли Вологодской драмы (по крайней мере те что я видел) билетов не достать. Труппа в театре очень крепкая, в театр пришёл внимательный и очень опытный, мыслящий режиссёр.
Обратный поезд был в два ночи. Я вошёл в купе. Пассажиры не спали.
«Я жил в Воркуте, - сказал мужчина средних лет, - не провели газ. Счётчик за зиму наматывает бешеные деньги. Народ сваливает. Газ из земли качают, а людям не дают».
Я приподнял нижнюю полку и поставил чемодан. Прилёг. И мучался бессонницей до утра.
Меня мучал совершенно посторонний вопрос.
Почему газ, который добывается на русском севере, не дают воркутянам.
Несправедливо.
Прошло несколько дней после возвращения. Звонит телефон. На проводе основатель и режиссёр частного театра в Поволжье.
«Петр Владимирович, мы поставили вашу пьесу, очень хотим, чтобы вы приехали. Недалеко. На электричке всего 4 часа. Может лекцию прочитаете?
Я предвкушаю… за окном поплывут телеграфные столбы, берёзки, поля. К этому времени они будут плотно закрыты снегом.
Петр Гладилин
Фотографии предоставлены автором
