В московском театре «Около дома Станиславского ученик художественного руководителя этого театра Юрия Погребничко - Антон Фёдоров поставил «РЕВИЗОРА» Н. Гоголя… вернее, предложил такую интерпретацию, что спектакль вызвал непримиримые споры и среди зрителей, и среди людей театра. Отвергающие тверды в отрицании: «Это не Гоголь!» Может быть. И, однако…
Режиссер Антон Фёдоров (он же и сценограф) соорудил на сцене странный мир. Обшарпанные стены разрушающегося каменного сарая. Или забытого богом и людьми барака, никогда не знавшего ремонта. Двери разной высоты, без створок; не дверные проемы, а лазы - пройти сквозь них можно лишь согнувшись, едва ли не на карачках.
В углу груды свернутых матрацев. Какие-то ширмы у стены. Ан нет, их поворачивают, и это зеркала. В них то и дело бессмысленно глядятся персонажи. Те еще типчики. В черных пальто-шинелях, из-под них торчат голые ноги. В обуви без носок. Кто-то просто в исподнем - в рубахах и портах. На том, который окажется Хлестаковым, вообще только длинная рубаха. Этот Хлестаков в исполнении Семёна Штейнберга ни к чему не стремится – ни пыль в глаза пустить, ни увлечь своим вдохновенным враньем. Он – в себе. Выманенные деньги-взятки роняет и не замечает этого. Он лишь себя слышит. Вернее, прислушивается к себе. Еще точнее – пытается что услышать в себе… и похоже, что слышит лишь зудящую пустоту. Словно стена между ним и другими. Но на женщин – Анну Андреевну (Наталья Позднякова) и Марью Антоновну (Ольга Бешуля) он реагирует. Они тоже не то в исподнем, не то в бальном, не то в свадебном. А реакция на мужчину одинаково вялая, но все же вместе с Хлестаковым заваливаются втроем на матрацы. Шизики ведь реагируют на особей противоположного пола. Но на матрацах между этими тремя вроде ничего, кроме невнятной возни не происходит. Разобщенность полная.
Тут все, словно «подвинутые». Как будто заброшенная лечебка для шизиков где-то на задворках. Только не то смотритель, не то сторож-надзиратель вменяем. Единственный вроде нормальный. Притаскивает ведра с водой и швабру. И начинается унылое мытье пола. Но делается это с отрешённым видом - вроде как положено жить в чистоте и отмывать от грязи… но зачем? И смотритель (или непонятно кто), поглядывая на «подопечных», странно-покровительственно усмехается.
И Городничий (подробнее о нем чуть дальше), и его чиновники – все такие же.
Те, кто не знаком или плохо знаком с великой пьесой-сатирой, могут и не осознать, какое произведение представлено на сцене. Да и неважно в данном случае знание оригинала. В аннотации сказано: «…слова пьесы используются, как звуковое сопровождение… и теряют свой первоначальный смысл на наших глазах». Да, какие-то ключевые слова и фразы звучат. Но с каким трудом проговаривают-выталкиваю их из себя персонажи! Запинаясь, мыча, заикаясь, напрягаясь. И словно не понимая: зачем говорить?... зачем общаться? Но, вроде бы, положено. И они мучительно пытаются установить контакт друг с другом.
Квинтэссенция этого воплощена в Городничем. Алексей Чернышев играет человека, мучительно преодолевающего тотальное косноязычие души, а не речи. Он не зол – он сердится, когда вовсе не может членораздельно высказаться. Он даже порой сочувствен и участлив к прочим. Но еще путанее и косноязычнее прочих. Порой этот Городничий жутко раздражает… и в то же время существование Алексея Чернышева в этом образе завораживает. Как бы «не по школе «психологического реализма». И в то же время ощущаешь глубинную психологическую правду.
Этот Городничий и все прочие складывают собой сообщество, в котором души невнятны – даже и в осознаваемых, кажется, желаниях. Они гротескно смехотворны в своем неумении ни себя понять и высказать, ни контакты друг с другом установить, и понять мир, ими же складываемый. Неважно, туманна или ясна их речь. Умы и души их туманны и путаны. Они словно потерялись в мире, ими же сложенном.
Постановщик Антон Федоров говорит о спектакле: «Все самое страшное… и самое прекрасное мы создаем собственными руками. На самом деле, понятно, этого ничего нет. Есть только пустота. Нам хотелось переосмыслить классический текст именно в этом ключе, очистив… от исторических обстоятельств и всего прочего. Попытаться посмотреть на классическую пьесу, как на вечную тему… пустоты… сейчас, сегодня, на мой взгляд, мы находимся ближе всего к чувствованию этой пустоты. И хотелось бы выразить это в современности современным же языком».
Перед нами образец едва ли не крайнего проявления одной из нынешних сценических тенденций. Не пьесу или иное произведение классики разыгрывают режиссер и актеры. «Исходная литературная основа» - трамплин к такому кругу ассоциаций и аллюзий, которые лишь отдаленно соотносятся с «исходником» и с привычными, накопленными его трактовками. Зато эти аллюзии и ассоциации в предельно сгущенном, гротескно-заостренном образе воплощают восприятие режиссером окружающей действительности наших дней. Когда кажется, что в нашем времени словно не работают этические и нормы, и догмы; прежние достижения мысли, идеи, образы будто утратили смысл и значение. При таком подходе к пониманию реальности и к интерпретации классического текста сам этот текст во всей полноте и буквальности воспроизведения как бы и не нужен. Мостики-передатчики из прошлого опыта - в нашу эпоху словно утрачены.
Такой подход «царапает»? Ещё как! Но я, видимо, оказался из тех, кто его не отторгает.
Да и сам спектакль, как страстное художественное высказывание режиссёра, очень логичен в себе - стройный, подчас увлекательный в своей точности и выверенности формы и складывающих её ритмов.
И тут нельзя ставить известный вопрос: сочувствуем ли мы этим персонажам? Влюбляемся ли в них? И, даже ненавидя за их слабости, недостатки, нелогичность мышления и поведения, чудовищные намерения и поступки, сострадаем ли мы им?
Режиссер вместе с актерами и не задается целью «влюблять» нас в персонажей.
Мир безумен и чудовищен, если люди не могут преодолеть свои, природой заложенные слабости и противоречия, душевные бездны. Если не могут «подняться над собой» – сами роют себе яму на пути к радостной жизни. Вины, индивидуально и «коллективно», накапливаются внутри и вовне, и человеки - сами причина того, что их сносит в аутсайдеры, на обочину, в какую-то странную «резервацию шизы» и пустоты.
И надо сказать вот что. Этот спектакль (и его особая скрытая музыкальная стройность) во многом вдохновлен творчеством и личностью Олега Каравайчука, одной из знаковых и крупнейших фигур в современной музыке - советским и российским композитором, дирижером, пианистом, музыкантом-импровизатором, автором музыки ко многим фильмам и спектаклям, лауреатом кинопремии «Золотой овен» и музыкальной премии, учрежденной Фондом и Центром имени Сергея Курехина. Сложный, противоречивый, неудобный для многих, существовавший словно вне «общепринятых» творческих и житейских стереотипов и стандартов, он прожил нелегкую и долгую жизнь. Родился в декабре 1927 г., в Киеве, в семье репрессированного скрипача; с детства писал музыку; учился в Ленинградской (ныне – Санкт-Петербургской) консерватории; был близок в своем творчестве к музыкальному авангарду. Сотрудничал с С. Параджановым, В. Шукшиным, И. Авербахом, К. Муратовой, с Сергеем Курехиным. В городе на Неве и завершилась его жизнь – в июне 2016 г.
Спектакль Антона Федорова «Ревизор» начинается «звучащим ниоткуда» голосом Олега Каравайчука – фрагментом из его интервью. Он говорит о своеобразном безумии и непредсказуемости творчества, о неопределенности и парадоксальности жизни. А музыкальное оформление спектакля, его своеобразный нерв – запись игры на рояле самого великолепного пианиста Каравайчука.
Фрагмент интервью Каравайчука – собственно, мостик к пространству Гоголя. Мир постановки «Ревизор» в театре «Около…», конечно, навеян и порожден миром творчества Гоголя. И парадоксы, и безумие, и абсурдная мистика. И даже – да! - знаковый прямой отсыл к конкретной символике некоторых гоголевских сюжетов. Замечательный видеоряд видеохудожника Надежды Федотовой являет нам - поверх стен этого сарайного пристанища опустошенной шизы, где-то «там» - космическую ночь, звезды и полумесяц.
И, конечно, спектакль напитан смехом. Но это не «смех сквозь слезы». А жесткая, саркастическая ирония, пронизанная горькой издевкой.
Ученики Юрия Погребничко, тем более, такие зрелые, как режиссер «Ревизора Антон Фёдоров и играющий Городничего Алексей Чернышев (сам уже создавший театральную команду) не тиражируют стилистику мастера-мэтра. Да, видны и читаются приёмы, манера сценического рассказа, видно – откуда что пошло. И, однако, во всем читается: это другое поколение, из другой эпохи, из другого времени. Более прагматичное и более жесткое. За внешней легкой четкостью – непримиримость и суровость. При всей, порой мощнейшей, беспощадности, Погребничко лиричен и мягок. Взгляд и интонации Антона Фёдорова в его «Ревизоре» - жёсткие. Никакой лирики. И все же… в самой глубине ощущается боль – за людей и их мир. Наш мир.
У меня этот спектакль не вызывает отторжения. Он захватывает единством замысла, манеры, стиля и формы воплощения. Он «теребит» мысль и заставляет чувства забыть о сонном покое. Постановка эта рассчитана на остро чувствующего и думающего зрителя. Человека широких, непредвзятых взглядов.
Это такое сценическое творение, с которым непременно стоит пообщаться.
Валерий БЕГУНОВ,
Обозреватель журнала «Современная драматургия»
Фото из архива театра
