Великолепная семерка – классический американский вестерн. Советские зрители увидели его уже после полета Гагарина (американские – до полета). Понравился он всем – и это словосочетание было обречено стать, как сейчас бы сказали, мемом. И стало. В том числе и в космонавтике. «Реальная Россия» в гостях у Героя Советского Союза, Летчика-космонавта Баландина Александра Николаевича.

- Здравствуйте, Александр Николаевич! Во-первых: разрешите Вас поздравить с Вашим профессиональным праздником, который, сразу же с того самого первого 12 апреля 1961 года стал общенародным, и во-вторых: поблагодарить, что нашли возможность ответить на наши вопросы.

- И Вам спасибо! И я поздравляю всех, для кого этот праздник или профессиональный или семейный, и тех, для кого это праздник общенародный!

- Слово «космос» к 12 апреля 1961 года уже было известно и понятно всем жителям нашей страны как минимум. А вот слово космонавт, вероятно, стало известно только в этот день. Вы помните, как в тот момент первоклассник Саша Баландин впервые услышал это слово? Есть кадры кинохроники, где радостные москвичи «высыпали» на Красную площадь. Вы жили и учились во Фрязино – не рядом с Красной площадью. Как «праздновали» вы?

- Из детства я помню некоторые моменты даже из четырехлетнего возраста, так что этот день помню достаточно хорошо – в апреле мне было уже почти восемь. Да, я учился тогда в первом классе. Помню апрель месяц и помню, когда «вот это» произошло, моя первая учительница Серафима Алексеевна сказала: «полетел Гагарин». По-моему слово «космонавт» еще не произносили. Мы все радостно кричали – не понимая всего, конечно. А вот когда я вечером домой пришел и по телевизору (у нас был телевизор маленький – КВН), и по телевизору стали об этом говорить, я прыгал, делал сальто на диване и кричал: «Ура!» (дальше с улыбкой) – может быть готовился к полету в космос. Но эта информация где-то в подсознании могла действительно застрять уже тогда. И через несколько лет, когда я учился уже в классах постарше, я очень много читал и фантастику, и про космонавтику.

- После школы вы пошли в технический ВУЗ – уже с «прицелом» на космонавтику?

- Уже после восьмого класса (тогда была десятилетка) – я пошел в физмат-школу с пониманием и желанием, что моя профессия будет связана с техникой. И в десятом классе я уже знал, что буду поступать в Бауманку.

- Вы поступали в тот ВУЗ, который закончил первый гражданский космонавт?

- Да – Феоктистов.

- Он поступал туда еще не собираясь лететь в космос?

- Да, он давно туда поступил, и в дальнейшем стал одним из главных конструкторов.

- Вы понимали, что это «космический» ВУЗ? Видели какую-то судьбу – оттуда по распределению на «космический» завод, потом в отряд космонавтов?..

- Я знал, что там учат ребят, которые связаны с небесной механикой, с ракетами, с артиллерией. И кроме этого там было еще много всего. Но очень много направлений было связано с ракетами, в том числе с космонавтикой. И по окончании Бауманки по распределению (а тогда распределяли «поближе к жилью» - у предприятий было не очень много общежитий), меня распределили в Калининград, сейчас это город Королев, так как я жил во Фрязино. Это сорок минут на электричке. И когда я два года отработал, пошел «призыв» очередного отряда космонавтов.

- А это как происходило? Повесили объявление на стене или подошли и сказали: «Баландин, для тебя есть отличная возможность…»

- Нет, нет, нет… У меня вообще так интересно получилось. Я работал в лаборатории Анохина Сергея Николаевича. Это летчик-испытатель №1. Когда был учрежден знак летчика-испытателя, то сам Сталин вручал нескольким испытателям эти знаки. Он спросил: «Кому первому?» - и все посмотрели на Анохина. Так вот Сергей Николаевич мне и сказал: «Пиши заявление». А я ему: «Я же еще три года не отработал!». Тогда выпускники институтов обязаны были три года отработать по месту распределения. А он мне: «Пока медкомиссию пройдешь, если пройдешь, но не факт, что полетишь. Если попадешь в отряд, то наверняка тебя поставят на «Буран», а это еще долго ждать». Так и получилось.

- Вы рассказываете, как будто все было предопределено и само собой получилось. Никакой романтики?

- Нет-нет! Даже если взять этап работы на предприятии и подготовку в отряд – там была романтика! Во-первых, меня уже тогда назначили методистом и я видел ребят, которые слетали, которые уже в отряде на подготовке. Когда они рассказывали об этом – там и патриотизм, и романтика! Заряжаешься все больше и больше!

- Когда космонавт уже зачислен в отряд, то судьба становится более понятной? Есть какая-то очередь, последовательность – кто за кем, вместе с кем, куда и на чем полетит? Вы готовились к полетам на «Буране». И узнали, что программа закрыта. То есть, возможно, вы никуда не полетите. Это «удар судьбы»?

- Судьба «Бурана» решилась не в одночасье. Нас в отряд пришло семь бортинженеров. Четверых сразу поставили на орбитальную станцию, а нас троих Манарова, Лавейкина и меня на «Буран». Но слетали мы все семеро – нас еще называли «Великолепная семерка». Это был единственный набор, где слетали все. Но «Буран» очень жалко. И станцию «Мир» жалко…

- Про станцию «Мир». Вы находились на ней примерно полгода. Она стала родным домом, или на «стене» висит календарь, где каждый день ставишь крестик, приближая дату возвращения?

- 179 суток и сколько-то часов. Нет, крестики не ставил. И за месяц перед посадкой уже даже не очень хочется возвращаться. И когда на станцию пришел экипаж Стрекалов-Манаков, то в течение недели – так называемая пересменка – мы им показывали разные вещи на борту, чтобы они сразу перешли в работу, тогда уже поняли, что да, сейчас тебе через несколько дней уходить. И когда через люк переходили в корабль, то было тоскливо. Правда я хотел вернуться побыстрей – увидеть сына. Он родился, а я его и не видел. А так хотелось, чтобы он за усы меня подергал…

- Во время полета вы выходили в открытый космос – и не без приключений. Что у вас произошло?

- У нас по программе выхода в открытый космос не планировалось. Но при старте, когда спускаемый аппарат уже был в невесомости, уже отстыковался от ракеты-носителя, специальные «шомпола» почему-то не удержали три «лепестка» теплозащиты. И они иногда закрывали оптические приборы, через которые мы работали. И второе – эти лепестки иногда закрывали пиропатроны между спускаемым аппаратом и бытовым отсеком. Этот могло привести к нарушению отстыковки бытового отсека… Когда корабль входит в плотные слои атмосферы его поверхность нагревается до тысячи градусов, поэтому спускаемый аппарат обязательно должен лететь днищем вперед – не перевернуться люком – иначе  плазма сожжет все. «Земля» приготовила нам рекомендации как «лепестки» поставить на новое место. Но «приключения», как вы их назвали, состояли не в этом. Когда мы выходили в открытый космос, а мы выходили через самый большой люк – он единственный, который открывается не внутрь, а наружу. И когда мы выходили у нас получилось так, что внутри оставалось избыточное давление – примерно 10 мм атмосферы. Этого достаточно, чтобы у меня из рук люк вырвался. И когда возвращались, а мы были в космосе больше семи часов, у нас не получилось люк закрыть – он не закрывался. Но поскольку ресурс скафандра подходил к концу, то нам дали команду возвращаться через другой переходной отсек, а этот люк оставить открытым. И уже через неделю у нас был второй выход. Трехчасовой. Мы сняли некоторое оборудование с внешней стороны станции и люк. И тогда уже смогли его закрыть. И уже следующий экипаж привез специальные струбцины и починил люк.

- Александр Николаевич, ваш порядковый «космонавтский» номер 68. Всего советских и российских космонавтов на данный момент 130. С учетом туристов и членов съемочных групп – вы как раз посередине этого списка. Вы можете оценить достижения космонавтики в период до Вашей эры и после. Или как рубеж нагляднее взять второй полет космонавта 67 – Сергея Константиновича Крикалева. Он взлетел в СССР, а вернулся уже в РФ?

- Вы знаете, очень трудно оценивать такие разные достижения. Конечно, Первый Космический полет, Первый групповой полет – когда на орбите два космических корабля, Первый выход в открытый космос… Первые, первые, первые… И это только о пилотируемой космонавтике. Никакими другими достижениями этого никак никогда «не перебить». Но сейчас, когда стали возможны длительные полеты, когда на космической станции проводятся уникальные эксперименты, имеющие прикладное значение для самых разных отраслей – от здравоохранения до микроэлектроники - я думаю, что время «гонки за рекордами» прошло. Это не хорошо и не плохо. Это естественно. И про «нумерацию» космонавтов. Раньше мы летали за редким исключением по одному-два раза каждый, а сейчас подбираемся к «вахтовому методу». Очень много космонавтов стране не надо. Хотя мечтать «стать космонавтом» должен каждый мальчишка!

- Почти на эту тему заключительный вопрос: чуть ли не сегодня или буквально на днях на экраны выходит «первый в мире фильм, снятый в космосе». Ваше отношение к тому, что вместо космонавтов в космос летают артисты? Кроме того, это несколько противоречит вашему выводу о завершении гонки в космосе: мы победили Тома Круза и NASA!

- Меня уже спрашивали про этот фильм, а именно: правильно ли у актрисы торчат волосы в разные стороны в условиях невесомости? В рекламных роликах показывают какие-то фрагменты фильма. Но я не видел ни  рекламу, ни фрагментов. Я думаю, что если снимали в невесомости, то, наверное, правильно торчат. Для чего-то они полетели в космос?

- Спасибо большое, еще раз с праздником! Скажете что-нибудь на прощанье?

- Да, мне друзья-полярники рассказали недавно наполовину космический анекдот про пандемийные времена:

Фрагмент сеанса радиосвязи между полярной станцией в Антарктиде и МКС:

Ребята, а вы понимаете, какую работу они называют «удаленкой»?