Грусть и романтика истинных чувств в театре «Около…»
Тяжелый театральный занавес. Перед ним на авансцене начинаются события. Но занавес распахнется – и все дальнейшее развернется на фоне кирпичной стены, в пространстве, лишенном мебели и признаков времени и места. Но засверкают шпаги, выхватываемые из ножен. Кавалеры будут отвешивать изящные поклоны дамам, размахивая широкополыми шляпами, и салютовать клинками соперникам, гордо задирая носы. Премьера в московском театре «ОКОЛО Дома Станиславского»! Новый спектакль – по очень не новой, но каждый раз заново будоражащей сердца постановщиков и зрителей пьесе – «СИРАНО де БЕРЖЕРАК» Эдмона Ростана.
Все перед нами разыгрывается как бы невсерьез. Как бы вприглядку, примериваясь к сюжету и к персонажам. Кто-то в ботфортах. Кто-то в кедах. У кого-то шпага на перевязи, у кого-то – подмышкой. Кто-то в бальном платье, а кто-то в какой-то современной кофте или хламиде. А сам Сирано… Больше похож на что-то вроде бродяги из ленивых интеллектуалов. Наряды этих дам, гвардейцев, мушкетеров, слуг больше похожи на вытащенные из костюмерных первые попавшиеся под руку, примерно в тему, одеяния или добытые из сундуков постаревших хиппи одежки унисекс (художник по костюмам – Надежда Бахвалова). А тебя охватывает странное чувство: пусть так! Даже занимательно. Не важно, какие наряды и точны ли они. Захватывает сама история, столкновениями персонажей, путаницей в любовных отношениях и горением сердец, охваченных пылким чувством… как захватывает всегда этот сюжет, сочиненный Ростаном умно и тонко, и по-своему прочтенный и прочувствованный режиссером, актерами, театром.
Режиссура и сценография спектакля «Сирано де Бержерак» в театре «Около…» – Александры Толстошевой. Впрочем, в программке она (в массовых сценах выходящая и в роли гвардейца) названа: Саша Толстошева. В соответствии с программкой так и буду ее называть в далее. Тем более, что это вполне соответствуют духу ее постановки. Это ведь игра… почти детская. В юношеские грезы. В романтику юности и воспоминаний о любимых юношеских книгах и сюжетах. О романтических героях. И в то же время этот спектакль – еще и о столкновении романтизма с прозой жизни. О взрослении романтиков. Об отрезвлении чувств. О легкой горечи утраты чистых нот романтизма. Но утраты ли? И все же, все же… Эта вечная история о трагизме жертвенной любви, о трагизме слепоты возвышенного чувства звучит в постановке Саши Толстошевой как современный городской романс о прелести и соблазне романтики. О радостной самоотдаче именно победительности и чистоте романтизма – во всей его пылкости и красе юности.
А на сцене возникнет еще и панцирная кровать… и какие-то мешки, вместо матраса. И вокруг этой кровати, да и на ней - эдаком символе неустроенности… вечной неустроенности мятущихся душ!.. – пройдут минуты тяжких раздумий главных героев. И их объяснений друг с другом. А с противоположной стороны сцены, у кулисы – как бы стойка буфета того самого трактирщика Рагно, любящего поэтов. Иногда от стойки на передний план выносят какие-то столбики и, наигравшись с ними, обыграв какую-то ситуацию, их возвращают в «буфет», как в кладовку реквизита. Да и нет тут трактирщика. А есть буфетчица. И она же, пожалуй, что и дуэнья. Дуэнья Роксане. И всем беспутным мальчишкам-поэтам, мальчишкам-гвардейцам. И даже дуэнья-советчица самому Сирано.
Быть может, одна из давних и самых чутких, сердечных привязанностей д’Артаньяна. Он, кстати, тут тоже появится – пожилой, умудренный опытом жизни. И, как и трактирщица-дуэнья, он тут – опекун и советчик главным героям. Мельком проскочат какие-то воспоминания-намеки на путешествия мушкетеров за подвесками… И вообще будут аллюзии из «Трех мушкетеров». В тексте Э. Ростана есть эпизодический персонаж – мушкетер. В спектакле Саши Толстошевой он стал важным ключевым персонажем - д’Артаньяном. Почему бы нет? Ведь в театре «Около…» до сих пор идет поставленная его худруком Юрием Погребничко своеобразная версия «Трех мушкетеров». А нам, зрителям нынешнего спектакля Саши Толстошевой, это не помеха. Наоборот, в удовольствие. Игра!
«Ключ» к этой игре – в знаменитом носе Сирано. Он клоунский. Сирано то надевает его, то вертит на пальце на шнурке, то прячет в карман. Игра! Так же, как игра – все эти бои, великолепно придуманные и поставленные педагогом по фехтованию Дмитрием Ивановым. Вот уж все попротыкали друг друга шпагами и попадали. Но тут звучит голос… то ли невидимого режиссера, то ли его помощника: не по правде! Неточно! И все встают и заново разыгрывают бой. И мы понимаем: перед нами вроде как репетиция будущей постановки. Вроде как театр в театре. Ведь и в пьесе Ростана – там есть сцены, разыгрываемые в театре. Игра! Потому и сокращен ростановский текст, и возникли новые сюжетные линии и новые персонажи. Ведь это вроде бы примеривание актеров и театра к тому, как ярче сыграть историю о настоящих чувствах. О настоящей дружбе. О настоящей верности в дружбе и любви до беспредельной смертельной жертвенности. Истинное романтическое чувство, истинная любовь – абсолютны. Они больше, чем жизнь и смерть. И вот этот мотив, от начала к финалу, все сильнее и ярче, все безусловнее звучит в спектакле Саши Толстошевой.
Игра в воспоминания о юношеском романтизме – но безусловность и абсолютность самих чувств. Чувства играют нами – но мы не играем в эти чувства. Они – всерьез. И потому насмешка, ирония, порой гротеск и карикатурность в спектакле Толстошевой – не более, чем увлекательный антураж. Он уступает место серьезности и глубине сердечных переживаний и душевных перипетий.
И вот теперь несколько слов о главных героях и о тех, кто предстал перед нами в их облике. Сирано… о, этот Сирано в этом спектакле! О нем – далее, «на закуску». Сперва о д’Артаньяне – Юрие Павлове. Седеющий, спокойно-сдержанный, вдумчивый, с горьким и всепониамающим взглядом. Он читает в душах Кристиана де Невилета, Роксаны и Сирано – сам был таким, сам подобное прошел. Этот д’Артаньян И. Павлова, нередко советуясь с «дуэньей», направляет главных героев. Но разве «оголтелых» романтиков удержишь от нелепостей! Да и жизнь все равно разыграет свой сюжет – дав дорогу романтизму чувств, но проложив ее в тот абсолют, за которым – вечность.
Под стать д’Артаньяну – Буфетчица, она же Дуэнья (Екатерина Кирчак, актриса МТЮЗа). Утешительница, покровительница, советчица. Грустна – потому что знает, как обманывается в чувствах юное сердце. И потому, что знает другое – после потерь и преодоления интриг и обманов жизнь может продолжаться. Вот она и пытается как-то смягчить переживания – в том числе, грядущие! – от ударов судьбы по душам героев.
Кристиан Алексея Артемова – самоуверен, напорист, даже в чем-то самовлюблен; но при этом наивен… потому что это ведь романтический образ «вечного мальчишки». Как положено – дворового или школьного забияки. Но при этом жаждущего обрести кумира – и вот он, Сирано!.. и с какой почти нежной доверчивостью Кристиан А. Артемова внимает Сирано! Но этот Кристиан еще и «вечный юнец» в сердечном чувстве. Пылкий – и неопытный, до потери ума наивный. Забавный в этом косноязычии влюбленного рассудка. Но враз открывающий всю глубину ума и силу души в верности и жертвенности – когда понимает истинную суть происходящего.
Остро-характерны и карикатурны здесь Капуцин - Даниил Богомолов и граф де Гиш - Алексей Чернышев. Капуцин как бы отпечаток де Гиша. Оба несуразны – подчеркивая тем самым, как нелепы такие типы возле юной Роксаны. Капуцин – стелющийся прихлебатель при сильных и богатых. Де Гиш – богач, знатный вельможа, из «верхних» и сильных, привык, что перед ним стелются. Но он здесь режиссером и актером сделан старым, обрюзгшим, неловким – при том, что нагл и самоуверен. Разве такого, мелочного, мстительного, низменного душой, может любить романтичная красавица Роксана, при всей наивной слепоте ее юного сердца?
Мария Погребничко в роли Роксаны – это вовсе не «светская» барышня, умело играющего чувствами поклонника. Ведь по смыслу пьесы Ростана в Роксане есть и это – именно умелое направление своих прихотей помогает Роксане водить за нос де Гиша. Но в спектакле Толстошевой Роксана Марии Погребничко не такая. Она в чем-то совсем простая девчонка. Тоже почти что дворовая и наивная. Она с восторгом дерется-хлещется с «мальчишками» - гвардейцами на шпагах. Она в восторге юной энергии летает по сцене как птичка. Она - в почти бальном наряде, но при этом в кроссовках. Это не только знак той игры-репетиции, примеривания к сюжету и образу. Это и знак души Роксаны. Быть светской – скучно! Это как оковы. Темперамент юности и юного чувства неудержим. Роксана то и дело смеется каким-то странным, чуть малахольным смешком – именно что хохотком дворовой девчонки. И это то же знак – когда охватывает истинное чувство, когда сердце горит подлинным романтизмом любви – не важно, кто ты: салонная барышня или простецкая девушка. Сердце живет по особому закону!
Сирано Максима Севриновского - со «сменным» носом и в наряде бродяги. Сирано печальный, очень сдержанный и спокойный. Темперамент и мощь бретера, гвардейца, поэта и «не такого, как все» прорывается исподволь, взрывами, как синкопами. Сирано в этом спектакле остро переживает то, что он «не от мира сего». Он словно заранее устал и от своей силы и дара. Он победителен и обаятелен – когда пускает в ход силу игры своего ума и темперамента. Но он словно наперед устал от романтизма чувств, который требует истинная любовь. И которого требует жизнь – но никогда не даст награды за это. Вернее, награда в самом этом чувстве и в своей верности пониманию того, как ты ощущаешь романтизм. В любви, в дружбе, в жертвенности, в верности, в правде чувств – в любви и в поэзии. И этот непреодолимый, такой мучительный и такой желанный романтизм объединяет в итоге – хоть и бесповоротно запоздав – красоту и ум, Сирано и Роксану.
Да, вот такое вполне органичное, искреннее и привлекательное донельзя соединение в спектакле Саши Толстошевой: ирония над юношеским романтизмом, вполне добродушная, хотя и откровенная ирония над теми книгами и понятиями, которыми он поддерживался и воспитывался… жажда трезвого восприятия реальной жизни, грусть от того, что жизнь порой так прозаична и неромантична… и еще большая жажда именно того самого романтизма. Стремление к нему – как к истинной правде и правоте жизни.
А лейтмотивом этой интонации спектакля стала музыка Гии Канчели из кинофильма «Когда цветет миндаль».
Валерий Бегунов, театральный критик
Фото Виктора Пушкина
